Ко второму курсу учиться мне совсем расхотелось. Понятное дело, я зубрил, что задавали, ходил на занятия, но мне это казалось малоинтересным. Меня привлекали девушки, книги и различные культурно-массовые мероприятия. В то время я болел за «Спартак» и не упускал случая съездить в Москву на матчи любимой команды.

Основной костяк болельщиков «Спартака» в нашем техникуме составляли ребята с третьего курса. Их было человек двадцать. Из студентов второго курса относительно регулярно посещали матчи я и ещё двое-трое парней. Мы всегда старались примкнуть к старшим товарищам, так как в то время можно было легко огрести по шее от тех, кто болел за другую команду – в частности, от любителей ЦСКА.

Третьекурсники нас не игнорировали, но и особо с нами не общались. Ну, едет и едет с ними молодняк. Не прогонять же? Да и при какой-либо «заварушке» лишние люди не помешают.

Билеты на матчи стоили недорого, но у студента лишних денег никогда не бывает. Поэтому я старался посещать только более-менее значимые встречи.

Проблемой было ещё и то, что учились мы во вторую смену. И если матч начинался в семь вечера, то выезжать из Серпухова надо было на трёхчасовой электричке: два часа до Москвы, полчаса в метро и ещё время, чтобы попасть на стадион, отстояв приличную очередь. Ну, и, естественно, попить пива или чего покрепче с такими же «болелами», как и я.

Я успевал только на первую пару, а потом надо было сваливать с уроков. Но прогуливать было нельзя – прогулов у меня и так накопилась критическая масса.

«Не судьба», – подумал я, решив, что на 1/16 Кубка УЕФА я не попаду. Да и холодно было очень в октябре 1982 года. Жутко как холодно!

Но за два дня до матча, в понедельник, я столкнулся с одним из наших болельщиков-третьекурсников в коридоре техникума.

– Ну что, едешь в «Лужники»? – спросил он меня, проходя мимо.

Я от неожиданности даже растерялся.

– Не знаю, – сказал я после секундной паузы.

– Как это, «не знаю»? – удивился третьекурсник. – Едешь или нет?

– Еду, – выпалил я, – конечно, еду.

– Ну, тогда не опаздывай! Второй вагон, как обычно, – ответил третьекурсник и пошагал по коридору дальше.

А я задумался. Просто так прогулять занятия было нельзя, но и на футбол хотелось. Тем более пообещал, что поеду.

Единственным вариантом было получить освобождение от уроков по болезни.

В техникуме на первом этаже у нас располагался медпункт. Заведовала им здоровенная и неповоротливая тётка. Звали её Людмила Васильевна. К ней в случае болезни приходили кашляющие и заливающиеся соплями ученики и получали освобождение на несколько дней – обычно на три.

Но организм у меня в то время был молодым и здоровым и категорически отказывался болеть. Поэтому я проделывал небольшой трюк с градусником, который мне давала Людмила Васильевна: я приносил из дома точно такой же градусник с уже заранее набитой температурой и в процессе измерения менял их, подсовывая доверчивой докторше свой вместо больничного.

Обычно я ставил температуру на 37,8. Горло у меня было в порядке, не красное. Лёгкие тоже. Но при наличии температуры полагалось освобождение от занятий.

Этот трюк с градусником я проделывал уже два раза за осень. И в обоих случаях мне удавалось обмануть пожилую врачиху. Я решил попытать счастья и в третий раз: надел просторный свитер, в нагрудный карман рубашки положил уже заряженный градусник и постучал в дверь медпункта.

– Можно? – трагическим голосом спросил я.

– Да, входите, – ответила Людмила Васильевна. – Фёдоров, это опять ты? Что в этот раз?

– Голова болит, – продолжил я, стараясь хрипеть и усаживаясь на скрипучий стул, предназначенный для пациентов, – знобит и кости ломит. И ещё дышать тяжело. И слабость – еле хожу.

Людмила Васильевна вздохнула, достала ложечку и осмотрела мне горло.

– Чистое, – сказала она. – Давай-ка температуру измерим.

И протянула мне градусник.

Я взял его и, задрав свитер, засунул в подмышку. Людмила Васильевна принялась что-то записывать в мою карту – видимо, про чистое горло.

Записав, она встала из-за стола, обогнула его и подошла ко мне.

– Давай градусник.

– Сейчас, – ответил я и занервничал: обычно она оставалась за столом, а тут вдруг подошла.

Я нащупал свой градусник в кармане, потянул его на себя. Градусник не поддавался.

– Ну, что там у тебя? – спросила Людмила Васильевна.

– Зацепился, – ответил я и рванул злосчастный градусник.

Тот отцепился от кармана и вывалился ко мне на колени. Вслед за ним на те же колени упал второй градусник, который пару минут назад мне дала врач.

Мы оба посмотрели на эти два градусника: Людмила Васильевна – с удивлением, я – с ужасом.

– Это что такое? – спросила она. – Это что за …? Ах ты подлец! Негодяй!

– Это не моё, – ляпнул я, но, поняв идиотизм заявления, добавил: – Я больше не буду.

– Конечно, не будешь, – сказала Людмила Васильевна.

Она заграбастала оба градусника и села на своё место.

– Я завтра же напишу записку директору техникума, и тебя выгонят со свистом из этого учебного заведения. А теперь пошёл вон отсюда, негодяй!

Я встал и на ватных ногах пошёл вон. Учиться.

На футбол я, естественно, не поехал. Сидел на уроках, писал конспекты и думал, что же теперь со мной будет.

На следующий день я, как обычно, пришёл в техникум. Зашёл и в самом конце нашего длинного коридора увидел стенд. Подошёл поближе.

На белом куске ватмана висели две фотографии. Два наших третьекурсника. На левой – тот, который в понедельник меня спрашивал, поеду ли я на футбол. На обеих фотографиях правые нижние уголки были заклеены чёрной траурной ленточкой.

– Что случилось? – спросил я проходившую мимо старосту нашей группы, Инну Лапину.

– Как?! Ты не знаешь? – всхлипнула она. – Ребята из нашего техникума погибли вчера. В «Лужниках». Об этом уже весь Серпухов говорит.

Мы пошли вместе с ней в класс, и Инка, шмыгая носом и постоянно всхлипывая, по дороге рассказывала мне подробности случившейся накануне трагедии. Она была очень впечатлительной девушкой.

«Триста задавленных. Гол на последней минуте. Давка. Были открыты одни ворота. Хоронить в закрытых гробах будут», – её слова доносились до меня, как сквозь туман.

Из техникума меня не выгнали: видимо, не до меня было в те дни.

Кабинет медпункта я обходил стороной до самого окончания учёбы в техникуме, стараясь не попадаться на глаза Людмиле Васильевне.

«Лужники» в годы перестройки превратились в вещевой рынок. Потом, когда все перестроились, он снова стал стадионом. В 1992 году около него поставили памятник. На нём выбиты имена и фамилии тех, кто погиб в этой ужасной давке 20 октября 1982 года. Моей фамилии там нет.